Избранное в двух томах. Том 1. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

броские (одна работала секретаршей в райисполкоме, вторая — официанткой в чайной), что ребята и подойти к ним стеснялись.

Зеленой группкой толклись у стенки пограничники, робели видно, и поглядывали, как танцуют наиболее смелые пары. С солдатами была и Маряна.

Танцевали больше девушка с девушкой.

Вдруг Саша махнул рукой и потянул Маряну, положил одну руку на ее талию, вторую — ладонь в ладонь, поймал старым кирзовым сапогом такт и поплыл по танцплощадке.

В это время у входа раздался шум. Молодые рыбаки сталкивали на площадку случайно оказавшегося здесь Акимова деда. Дед ругался, мотал седой бородищей, упирался в косяк двери. И все-таки его втолкнули внутрь и загородили выход. Деду надоело ругаться, он засмеялся и протянул руки к билетерше, приглашая на «русскую».

— Пошел, старый. Бородой исколешь, да и на службе я…

На голоса бесшумно нагрянули три дружинника с красными повязками на рукавах. Молодые ребята тут же подались в тень, и Акиндин беспрепятственно, хотя и без явной охоты, вышел с танцплощадки. Чей-то локоть коснулся Авериной руки. Оглянулся — Фима. Она тоже прильнула к щели.

— Завтра в семь к заставе, — сказал Аверя, — на патрулирование. И еще вот что: сходила бы к моему деду, к тимуровскому, полы надо вымыть.

— Хорошо.

Аверя оторвался от забора и пошел по вечерней, полной народа Центральной улице.

Глава 4

У пограничного столба

— Смотри, смотри, может, тот? — шепнула Фима и показала на человека, одиноко стоявшего у вербы.

— Своих не узнаешь, — прошипел сквозь зубы Аверя. — Гаврила, рыбак с «Норда».

Они пошли дальше. Миновали пограничный столб. Железобетонный, зеленый, с красными полосами и номером, он стоял в деревянной оградке и сверкал оттиснутым металлическим гербом Советского Союза. Фима знала: такие столбы расставлены вдоль всего Дуная, потому что эта пограничная река только наполовину наша.

«Как смешно, — думала часто Фима, — одна и та же рыба, скажем сом, зигзагами плывущий по Дунаю, то и дело нарушает границу и по десятку раз в день является то советским, то румынским, пока не попадется на чей-либо крючок и гражданство его определится окончательно и навсегда…»

Они шли группкой в три человека. Здесь были последние метры нашей земли, илистой, топкой, заросшей густейшими плавнями, прорезанной заливами и канавами, но родной, которую нужно очень беречь.

Хотя на той стороне реки была и дружеская страна, мало ли кто мог перейти оттуда сюда или от нас туда с важными сведениями, а потом дальше, в другие страны.

— Смотрите за деревьями и на воду, — предупредил Аверя.

В глазах Фимы заплясала дунайская рябь, зашевелились бородавчатые дуплистые стволы старых ревматических верб, залитых по щиколотку водой, — две трети своей жизни проводят в сырости!

За каждой из них, казалось, кто-то прятался, выглядывал и снова прятался.

Считалось, что граница у них тихая, но случалось кое-что и здесь.

Несколько лет назад, как рассказывали, в чайную на Центральной улице зашел незнакомый человек в чересчур потрепанном пиджачишке и чересчур видавших виды рыбацких сапогах, заказал стакан водки, бутерброд с черной икрой, выпил полстакана и стал приглашать к своему столику сидевших рядом рыбаков. На деньги не скупился, хохотал и рассказывал занятные истории и анекдоты.

Буфетчице он показался странным. Она послала судомойку на заставу. Пришли, проверили документы, увели, и скоро выяснилось: крупный агент, хотел уйти на тот берег и, чтобы никто его не заподозрил, решил соответственно одеться, продемонстрировать щедрость души и… И перестарался.

А еще и такой был случай. Ловили наши рыбаки в Григорьевском гирле селедку. В одной из лодок сидели два брата Мокровы; видят, судно под турецким флагом проходит вблизи. А во́ды-то здесь наши. Не имеет права. Судно уже совсем близко, того и гляди, сеть на винт намотает. Старший Мокров и закричал: дескать, не положено здесь быть турецкому судну. Поняли. Были, видно, на борту знающие русский язык. Отвечают: сбились с курса в тумане. А туман-то нельзя сказать, чтобы очень…

— Оставайтесь здесь! — кричит старший Мокров. — Не имеем права отпустить без проверки. — А сам схитрил: нагнулся к дну лодки, взял черную деревянную ложку тыльной стороной и кричит в нее, точно в телефонную трубку: — Товарищ начальник заставы, задержан турецкий теплоход! Прошу срочно прислать катер… — А сам подмигнул проходившей мимо рыбацкой лодке: чеши, дескать, к рыбоприемному пункту, где есть телефон, свяжись с заставой и вызывай.

Примчался пограничный катер, и офицеры стали разбираться, в чем дело, а Мокровы получили по ручным часам, деньги и благодарность; о братьях и в газетах писали.

А было и такое. Приплыли однажды ночью к нашему берегу на камышовом снопе двое маленьких румын, привели их на заставу как нарушителей; и тут выяснилось: побила их мамка за то, что ведро клубники умяли в погребе, вот и решили они искать справедливости на наших берегах.

— Должны отправить вас обратно, — сказал начальник заставы, — не имеем права задерживать.

Те — в слезы, чуть не на колени становятся, не хотят на тот берег, к мамкиным кулакам. Ничего не поделаешь — отправили и только дали совет: уж коли есть клубнику, так не ведрами, ну а, скажем, пол-литровыми банками или, что еще лучше, прямо с грядки рвать…

— Тише ты, в воду свалишься! — зашипел Аверя, хватая Фиму за руку: задумавшись, она споткнулась о неровно прибитую доску. — Смотреть надо глазами!

Фима поежилась, прислушалась. Было тихо, очень тихо, так тихо, что даже слышалось, как на мглистой румынской стороне внятно и одиноко кукует кукушка.

Впереди шел Аверя в кургузом пиджачке, из которого давно вырос. Глубоко на лоб надвинута тесная кепочка. Крупные руки далеко высовывались из рукавов: они то прятались в карман, то пересчитывали пуговицы, то висели без дела, и, конечно, им так не хватало какого-нибудь оружия, скажем пистолета!

Фима давно знала Аверю, так же давно, как знала небо над головой, упругие сучья пирамидального тополя, росшего возле их калитки, как знала отца и мать.

Он жил через два дома от них, маленький и сонливый крепыш. Они в один год научились плавать в ерике, пугали одних и тех же лягушек, а потом, чуть попозже, с одним и тем же бредешком, держась каждый за свою палку, бродили по горло в воде, и на их шеях раскачивались, когда они нагибались к корягам, свинцовые крестики…

Потом эти крестики исчезли: Фима на глазах у матери в порыве ярости выбросила в ерик, а Аверя втихую спрятал за иконой богородицы. Они вместе играли в нырки: бегали друг за другом по воде, падали, норовя